Тринадцать способов убить Лалабелль Рок [Литрес] - Мод Вулф

передо мной и наклоняется. Ее рука ложится на мою голову, касаясь едва-едва, как будто я дикое животное, которое она боится спугнуть.

– Десять лет назад Лалабелль пришла в «Митоз», – терпеливо разъясняет Художница. – Именно тогда они взяли образцы. Она тогда была еще здорова.

– Так вот почему Спенсер не может создать больше, – бормочу я и с закрадывающимся подозрением развиваю эту мысль: – Это он сделал? Он все спланировал?

Художница качает головой.

– Никто с ней ничего не делал. Она просто заболела. Так бывает. Он знал об этом, но не вини Спенсера – ему нужно было, чтобы Лалабелль существовала. Нам всем нужно. Она – индустрия.

– Она личность, – говорю я, а потом спрашиваю себя, почему я так ощетинилась. Ведь я не знаю ее. Кажется, я никогда ее не знала.

– Иногда и ресторан становится хитом, – говорит Художница. – И так как Спенсер очень популярен, он открывает новые рестораны. Иногда первоначальную точку приходится закрывать, но сеть продолжает действовать. Понимаешь?

Я стискиваю зубы так сильно, что у меня сводит желваки.

– Ты в это не веришь.

Художница молчит, а потом вздыхает.

– Да. Но звучит хорошо, правда? Так свою идею изложил Спенсер.

– Тебе он тоже предлагал сделку? – Она кивает. – Почему ты не согласилась? – спрашиваю я, прикидывая, не опоздала ли.

– Я не вижу себя рыжей.

Она робко улыбается мне, но я не нахожу в себе сил ответить на ее улыбку. Во всех отношениях я растерялась. Это меняет все и в то же время ничего.

Мы обе вздрагиваем, когда в дверь стучат. Входит медсестра в голубом халате и вежливо кивает нам. Она движется по палате, проверяя таинственные аппараты, поправляя подушку под головой настоящей Лалабелль. Художница встает и, поворачиваясь ко мне спиной, незаметно вытирает слезы.

– Что ты будешь делать? – тихо спрашивает она.

Я не отвечаю ей. После довольно долгой паузы Художница уходит.

Я не останавливаю ее. У меня почему-то такое чувство, будто она предала меня. Ведь я ей так доверяла! Это сильно ранит меня. Боль острее еще и потому, что я знаю: я все еще доверяю ей и буду доверять, даже если она и дальше продолжит предавать меня.

Я согласна смотреть куда угодно, только не на закрывшуюся дверь, поэтому перевожу взгляд на картину, висящую напротив кровати.

Я хорошо ее знаю, хотя видела только раз. Белый купол, поднимающийся на фоне голубого неба. Теперь в растрепанной коричневой листве я узнаю волосы. Они чуть-чуть напоминают холм Роше-дю-Сэн.

– Это репродукция или оригинал? – спрашиваю я у медсестры, не отводя взгляда от картины. – Я знаю одну похожую картину.

– Они из одной серии, – говорит медсестра.

Я узнаю этот голос. Я смотрю на нее, но она стоит спиной ко мне, достает одеяла с верхней полки. А когда приподнимается на цыпочки в белых ортопедических сабо, я вижу шрамы на ее щиколотках.

– Мари, – слабо произношу я. Пытаюсь встать, но ноги не держат меня. – Что вы здесь делаете?

– Работаю, – говорит она, поправляя трубку. – Очень мило, что вы вдвоем навестили ее. Ей недолго осталось.

– Вы все время оказываетесь там, где я появляюсь.

– То же самое я могла бы сказать и о вас.

– Это же невозможно, – говорю я. – В таком большом городе…

Наконец она поворачивается и улыбается мне. Улыбка печальная и усталая.

– Не совсем. Иногда он бывает очень маленьким.

– Мари… – говорю я. Впервые я понимаю, как это было жестоко – создать меня так, чтобы я не могла плакать. – Все пошло не так. Я не знаю, что делать. Я наделала много ошибок. Я живу всего три дня и уже все испортила. Все здорово осложнилось, и у меня нет возможности исправить хотя бы часть ошибок. И я продолжаю делать новые. У меня больше нет папки. Я оставила ее на крыше в одиночестве. А надо было остаться. И зря я нажала на кнопку. Надо было и ее оставить там.

Мари терпеливо смотрит на меня, хотя я уверена, что понимает она не все. Эмоции без слез сотрясают все мое тело, заставляют дрожать мои плечи и выдавливают воздух из моих легких. Желудок скручивает боль. Я мечтаю, чтобы у меня оказалась моя серая папка формата А4.

– Простите, – наконец говорю я. – Но я не знаю, что делать.

– Всё в порядке, – говорит Мари, подтыкая простыню под матрас. – Едва ли кто-то знает.

Я жду, что она продолжит, но Мари молчит. Я наблюдаю, как она возится с подушкой, и думаю о том, что рассказывал мне Попутчик на берегу искусственного озера. Глупцов, сказал он. Покровительница швов, глупцов и путешественников. На некоторых картах Баббл-сити называется по-другому.

Через минуту я набираю в грудь побольше воздуха и делаю новую попытку. На этот раз мой голос звучит тверже.

– Вы можете что-нибудь посоветовать?

Она вздыхает и смотрит на меня в упор. И тут я замечаю, что ее глаза не переливаются миллиардами оттенков. Это просто глаза, и под ними темные круги. Ее плечи опущены. На халате пятнышко.

– Можно привести к воде, – медленно говорит Мари. – Но невозможно заставить пить.

Я хмурюсь. Мне кажется, это плохо соотносится с нынешней ситуацией.

– Что это значит?

– Это значит, – мягко говорит она, – что вам самой нужно во всем разобраться.

Я секунду тупо смотрю на нее, потом киваю.

– Ага. Ага, ладно.

Она тоже кивает и на шаг отходит от кровати, оглядывая результат.

– Думаю, ей надо отдохнуть. Да и вам тоже.

– Да, – говорю я и встаю. – Я так и сделаю. Спасибо. За все.

Вдруг я осознаю, что вижу Мари в последний раз. Мне хочется обнять ее или хотя бы пожать ей руку, но в конечном итоге я ограничиваюсь сухим кивком.

– До свидания, – говорю и после паузы добавляю: – Надеюсь… надеюсь, вы тоже немного отдохнете.

– Обязательно, – говорит она. – Только эта смена будет долгой.

– Тогда спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Я собираюсь